Лев Толстой и его помощники составляют списки крестьян, нуждающихся в помощиСамарин Пётр Фёдорович
9 сентября — 190 лет со дня рождения Льва Толстого. Лев Николаевич, наряду с Достоевским и Чеховым, общечеловеческий гений, навсегда прославивший Россию и русское. Безоговорочный классик не только отечественной, но и всей мировой литературы и философии. Слов нет — граф Толстой повлиял на очень многих, очень многим открыл неведомые пути. Однако, считает автор Znak.com, его философия лишь заменила один деспотизм другим, еще более тяжелым.
Два Толстых
На самом деле, есть два Толстых. Первый — представитель высшей дворянской знати, обладатель большого наследства, повеса, проводник идеи примирения с невзгодами жизни, певец семейного уюта («Война и мир»). После мучительной смерти старшего 37-летнего брата Николая, провала правозащитного проекта по спасению от смертной казни ударившего офицера солдата, после присутствия на кошмарном зрелище гильотинирования в Париже Толстой перерождается. Разочаровавшись в суетности, стяжательстве, безнравственности и бесполезности света, он покидает литературную среду. «Я, — пишет он, — как будто жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели».
В какой-то момент Лев Николаевич испугался беспощадности бессмысленности жизни. Зачем жить, если любая жизнь в конце концов превратится в прах? «Не нынче завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать?» Жизнь для себя и для общества, тогда как и отдельная личность, и человечество в целом конечны, — ничтожна. Писатель всерьез планирует самоубийство.
Лев Толстой (в заднем ряду) с коллегами-писателямиС.Л. Левицкий
Выход, выводит переродившийся Толстой, в жизни не для себя, а для вечного Бога, не в мещанском устройстве жизни, а в вере: «Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни».
Пятидесятилетний Толстой обращается к Христу. При этом трактует Его как мудреца, проповедника и учителя, но отказывает Ему в божественности, а Церковь обвиняет в узурпации Христа и Бога, в мистическом усложнении Их: по Толстому, правда — в простоте, а всякая сложность, в том числе ирреалистичная витиеватость — лжива (отсюда и толстовское отвращение «искусства ради искусства» — типа модных в его время декаданса, символизма и пр.).
Важнейшие Христовые заповеди, по Толстому: не гневайся, не оставляй жену (то есть не прелюбодействуй), не присягай никогда никому и ни в чем, не считай людей других народов своими врагами, не противься злому силой. Последняя — наиболее важная заповедь, из нее Толстой выводит целое учение.
Он громит Церковь, эксплуатирующую Бога, и государство — неважно, самодержавное или демократическое — неизбежно использующее насилие. И то, и другое, по Толстому, безнравственно и должно быть разрушено. Но не силовым сопротивлением, а повсеместным и поголовным неучастием, уклонением (неудивительно, что 72-летнего Толстого отлучат от Церкви; собственно, он не был православным и нисколько не расстроился).
Граф-коммунист
В чем выход? В неведении, в эпикурействе, в смирении или, наоборот, в мятеже самоубийства? Все это не по-толстовски. Греховной, развратной, убийственной городской цивилизации, губительному накопительству и потребительству, бездумному технологизму, ложно подаваемому и воспринимаемому как прогресс, обществу, наказывающему зло злом и так умножающим зло, тираническому государству и раболепно прислуживающей ему Церкви, присваивающей и извращающей Христа, затуманивающей сознание, насилию — будь то государственный диктат, убийство или навязывание воли одного другому — Толстой на манер Руссо противопоставляет простой, живущий естественными природными циклами крестьянский мир — мир «немудреной» веры, непреложного созидательного труда, коллективизма, равноправия и самоуправления, патриархального анархизма и коммунизма, мир, стоящий на силе не государственного и церковного закона, но личной и коллективной совести, на стремлении к главному — спасению души.
«Люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности за них. Они потребовали, другие решили, третьи подтвердили, четвертые предложили, пятые доложили, шестые предписали, седьмые исполнили», — обвиняет Толстой. В социуме, порабощенном государством, никто ни в чем не виноват, и поэтому зло торжествует. Разум у Толстого — не формальные установления и параграфы, а живое, горячее, бьющее живительным ключом нравственное, ответственное начало в каждом конкретном человеке.
Толстой на открытии народной библиотеки в Ясной ПолянеА.И. Савельев
Смысл и счастье жить — в деятельном добре, причем не для других, а для себя, для собственного спасения (этому посвящен последний роман «Воскресение», и этот подход резко отличает Толстого от Достоевского, который в основание индивидуальной судьбы закладывал идею сострадания и самопожертвования). По Толстому, быть добрым, не сопротивляться активным злом насилию и таким образом служить Богу, — есть личная выгода. Быть добрым не только приятно, но и полезно, умно: делающий добро лишен страданий от зависти и борьбы. Этот рациональный принцип возводится Толстым в ранг фундаментального закона, догмы — наподобие закона всемирного тяготения. Так русский гений решает вопрос смысла персональной жизни: верь — твори добро — служи вечному Богу — спасай себя в веках.
Как просто! И когда все проникнутся этой святой простотой (а ведь это тоже просто), зло исчезнет само собой и наступит Царство Божие на земле, эра всеобщего морального и душевного комфорта, блаженства.
Расхристаннный христианин
Учение Льва Толстого революционно, так как нацелено на изменение не внешних, социальных обстоятельств, а корневой духовной природы человека и человечества. Как всякая революционная догматика, толстовство, конечно же, сделалось религией, сектой и снискало уйму сподвижников в России и по всему свету.
Но так ли благостно и добродетельно мировоззренческое наследие Толстого? Государственное и церковное насилие он заменил этической деспотией. Яснополянский граф глядит на нас и говорит с нами взглядом и тоном ветхозаветного Иеговы, не оставляет свободы выбора, в отстаивании человеколюбивого, милосердного Христа превращается в Его противоположность, в человеконенавистничество, в исступленное кальвинистское презрение и нетерпение человеческих слабостей, самой противоречивой сущности человека. Толстой расхристан.
Толстой с внукамиВ.Г. Чертков
Недаром Ленин назвал Льва Николаевича «зеркалом русской революции» — возможно, осмысленной, небеспочвенной, но уж точно беспощадной. Толстой, не задумываясь об этом и не желая этого, стал пророком и идеологом не своего XX века — века кровавого торжества бредовых, умозрительных, непрактических, антигуманных, антихристианских конструкций. Не только туземных, большевистских. Всякий сатрап, вздумавший топором загнать несчастливых в концлагерь счастья, мог оправдаться аксиомами Толстого. И впредь всякий отморозок из сильных мира сего, всякий маньяк на троне обопрется на его высказывания.
Толстовский гений увековечил Россию так же, как свирепая преобразовательность Петра Великого и того же Ленина. Лев Толстой — целиком русский: мятущийся, прозревающий, насаждающий. Надо бы сузить? Да нет, не выйдет — принимайте таким, какой есть: широким и по-вселенски беспощадным. Терпите и внимайте.
Публикации рубрики «Мнение» выражают личную точку зрения их авторов.
Источник: